Молодость надо пережить

С Ириной Альбертовной Халий я познакомилась на предпоследнем курсе моей учебы в университете (ГАУГН). Это был 2001 год. Ирина Альбертовна читала нам курс по гражданскому обществу и некоммерческим организациям, приводя многочисленные примеры в том числе из своей исследовательской практики, которая к тому моменту насчитывала десятки российских регионов. Сказать, что это было очень интересно, совсем ничего не сказать, казалось, что человек жил этим, именно это его занимало. Неподдельный интерес Ирины Альбертовны к своей теме, и главным образом, к людям из российских регионов подтолкнул меня подойти к ней и поговорить. Помню, что она отреагировала неформально и пригласила меня прийти на чаепитие к ним (с Ольгой Владимировной Аксеновой) в сектор. Этот разговор определил в дальнейшем не только место моей работы после университета (с 2002 по 2004 помощник Ученого секретаря ИС РАН), тему кандидатской диссертации, начальный исследовательский опыт (российско-голландский проект под рук. И.А. Халий и А.Мола), но и главным образом (как я теперь понимаю) взгляд на мир.

Будучи студенткой, я отличалась некоторым непокоем в отношении окружавшей меня действительности, и то, что другим казалось вполне обычным, не требующим дополнительной рефлексии, во мне вызывало по каким-то причинам совсем иные чувства. С собой мне (мягко говоря) было сложно и казалось, что моя мятежность не найдет ни применения, ни понимания. Но встреча с Ириной Альбертовной позволила взглянуть на это иначе и понять, что мое беспокойство разделяемо и другими. Ирина Альбертовна была (и верю, что остается) неравнодушным к людям человеком, ее трогало буквально все, происходящее в стране и в мире.

Помню наши обсуждения после моей стажировки в Голландии (организованной ее же усилиями), когда потрясенная нежизненностью, формализованностью, отчужденностью «с улыбкой» проживаемой там повседневности, я делилась своими впечатлениями и находила отклик у Ирины Альбертовны, которая тоже не видела на Западе ни эталона для подражания, ни возможных сценариев развития, пригодных для России. И вместе с тем другое – любовь к простому человеку российской глубинки, уставшего от экспериментов и реформирования «из центра», плохо понимаемого «чикагскими мальчиками», умудренных опытом американских и европейских университетов. Этот разрыв между властью и простым человеком Ирина Альбертовна, взявшая сотни интервью в регионах, на местах, понимала, как никто другой и отстаивала далеко не черно-белый портрет простого человека на ученых советах Института, в аудиториях и коридорах Вышки, призывая в первую очередь обратится к реальности, а не к воображаемым образам. Думаю, что подготовленные ею в Высшей школе экономики политологи смогли в полной мере впитать ее трезвый и вместе с тем любящий взгляд на Россию и ее человека.

Хотелось бы сказать и еще об одном качестве Ирины Альбертовны, которое выделяло ее из всех остальных в Институте – это материнское отношение (полное заботы) к тем, кто встретился на ее пути. Это касалось не только ее заинтересованности в том, где ты спишь, есть ли у тебя деньги на жизнь, какое у тебя настроение, отдыхал ли ты в этом году (именно она несколько раз инициировала и проплачивала мои поездки в Крым, раскрыв для меня этот удивительный уголок земли и заставив навсегда полюбить его), но и обеспокоенности за твое будущее. Помню, что, разочаровавшись в какой-то момент в науке и научной корпорации, почувствовав всю неизбежность и жесткость социальных лифтов, я решила отложить защиту кандидатской. Мне просто не хотелось во все это играть. Вместе с тем было и другое – поиск своих корней, своей идентичности в православии, что еще больше уводило в сторону от научных кругов. Меня заинтересовали православные монастыри и православная аскетика.

Вспоминается в связи с этим наш разговор с Ириной Альбертовной, которая, будучи нерелигиозным человеком, не только не осудила мой поиск, но и предложила мне его продолжить с условием, что я защищу кандидатскую диссертацию. Оглядываясь назад, могу с уверенностью сказать, что полученная мною степень – это в полной мере ее заслуга, в том числе как человека, которого волновало будущее еще незрелой и неопытной девочки. Много позже, конечно, она назовет мой отход от науки «социальным самоубийством», но прежде были и ее работа с моим текстом, и попытка разобраться с тем, что же со мной происходит. До сих пор все это вызывает у меня вопрос: Кто-нибудь еще мной так занимался?

По возращении в науку, а надо сказать, что все это время Ирина Альбертовна терпеливо ждала, я встретилась с еще одним ее качеством – безусловным принятием свободы другого человека. Она могла бы настоять, потребовать от меня активной включенности в жизнь сектора, но вместо этого она протянула руку помощи и дала возможность заниматься тем, что мне было интересно. Так я оказалась в религиозной тематике и стала работать в Православном Свято-Тихоновском гуманитарном университете. Конечно же, это отнимало все мои силы, но Ирина Альбертовна смогла и в этих условиях найти компромисс и возможность нашего с ней сотрудничества. Она не отпускала людей просто так, ей было важно сохранить однажды возникшую связь, и в этом смысле я чувствовала себя частью ее жизни и ее дела. Так это по сути и случилось – религиозная тематика постепенно вошла в работу сектора и затем центра, и обнаружилась тесная связь между местными сообществами и приходскими общинами, активностью на местах и православной традицией.

Когда-то в бытность моей юности, на мои вопрошания о неидеальности мира Ирина Альбертовна часто повторяла: «Маша, молодость надо пережить». Сегодня, когда рядом не стало Ирины Альбертовны, я часто повторяю сама себе: «Смерть наставников и учителей, как и молодость, надо пережить», чтобы, наверное, понять самое главное, что жизни стоит быть благодарным уже за то, что в ней был такой человек, человек с большой буквы.