С Ириной Альбертовной Халий я познакомился ещё когда был аспирантом. Ситуация была такова, что мой прежний научный руководитель отошёл от дел, и подготовка диссертации приостановилась. Помимо чисто формальных вопросов возник и своего рода методологический тупик: я не мог понять в каком направлении мне дальше работать, как перейти от чисто юридической проблематики первой части диссертации к социально-политической. Выход нашла Нина Юрьевна Беляева, заведующая кафедрой Публичной политики Высшей школы экономики, к которой я тогда был прикреплён. Именно она предложила назначить новым научным руководителем Ирину Альбертовну. С этого и началось наше сотрудничество, но тогда я даже не предполагал, что оно продолжится 15 лет и полностью поменяет все мои жизненные стратегии.
Как оказалось, правду про неё говорили студенты, что Ирина Альбертовна доведёт до защиты даже труп, если только тот не сопротивляется. В Высшей школе экономики в то время не было диссертационного совета по политическим наукам, и именно Ирина Альбертовна предложила мне защищаться в совете ИС РАН. Я защитил диссертацию 31 октября 2007 года, и как раз в это время в Учёном секретариате освободилась вакансия, на которую меня и пригласили. Так я пришёл работать в Институт социологии РАН (ныне ФНИСЦ РАН).
Ирина Альбертовна была строгим и требовательным руководителем. Но строгость её не была холодной, она много требовала, но ещё больше давала сама. Она болела душой за дело, и всегда стремилась к тому, чтобы решить поставленную задачу наилучшим образом. И там, где я действительно не мог справиться с задачей просто по недостатку знаний и опыта, всегда приходила на помощь. Она не делала работу вместо тебя, но заставляла думать; не останавливаться на достигнутом, не цепляться за однажды уже опробованные схемы, но всегда проверять и перепроверять полученные выводы. Пять лет я работал под руководством Ирины Альбертовны в Учёном секретариате ИС РАН, по сути, главном информационном центре российской социологии и политологии. Но по-настоящему узнать её как исследователя мне пришлось только в 2013 году. Тогда группа под её руководством получила два гранта на проведение полевых исследований в регионах.
Метод, который тогда был нами применён, был в некотором роде уникален. В нём сочетались глубинные интервью, фокус-группы с элементами визуальной социологии Штомпки и некоторыми формами включённого наблюдения. Особенно мне запомнились проведённые Ириной Альбертовной интервью. Она была великим мастером такого «дружественно-включённого интервьюирования». Она умела найти подход почти ко всякому респонденту и в форме дружеского разговора «за жизнь» получать ценную информацию, которую было бы невозможно извлечь никаким массовым методом.
Очень важно было и то, что интервью мы брали всегда непосредственно на рабочем месте респондента, это позволяло не только услышать его рассказ, но и увидеть ту среду, где осуществляется его деятельность. Увидеть, может быть, и то, что сам респондент уже не замечал, поскольку это было для него привычным.
Те экспедиции 2013 года были для меня своего рода «интеллектуальным переворотом», инсайтом. Я учился в Высшей школе экономики, которая в начале нулевых считалась самым передовым, прогрессивным вузом страны, и действительно, там мне довелось встретить по-настоящему ярких интеллектуалов самых разных взглядов. Тогда в НИУ ВШЭ работали люди, представлявшие подчас антагонистические подходы. Среди моих преподавателей были и В.Л. Махнач, М.А. Исаев, В.И. Карпец и Е.Е. Гавриленков, Л.Г. Ионин, С.И. Каспэ, А.Н. Медушевский. Та широкая палитра взглядов и подходов, которую они сформировали, несомненно, обогащала интеллект, формировала обширный научный кругозор. Но в этом был и определённый недостаток: вроде бы равно логичные, убедительные, но антагонистические доктрины, приводили к определённому моральному диссонансу. В то время казалось, что условно «либеральному», глобалистско-интегративному подходу ни в социальных науках, ни в практической политике просто не может быть альтернативы. Он абсолютно доминировал и в публичном дискурсе, и в образовании. Но то, что говорили обладатели иной точки зрения, не могло исчезнуть бесследно. Меня терзало смутное недовольство, ощущение некоторой недосказанности, нехватки: «что-то здесь не так».
Полевые исследования 2013 года под руководством Ирины Альбертовны поставили всё на место. Картина архаичной, разрушенной, лишённой будущего российской провинции, сформированная СМИ, рассыпалась. И ведь нельзя сказать, что я до 2013 г. не выезжал из столицы далее аэропорта Шереметьево. Я бывал в регионах и раньше, но не видел, не замечал главного, потому что смотрел на всё сквозь очки предвзятых мнений, навязанных господствующим дискурсом. Ирина Альбертовна сорвала с меня эти очки и дала возможность заглянуть в «глубину российской глубинки». И за это я всегда буду
благодарен ей.
Я наблюдал как в этих экспедициях, в жарких дискуссиях с Ириной Альбертовной
Ольгой Владимировной Аксенова создавала свой теоретический концепт «парадигмы социального действия», который представляется очень важным с точки зрения исследований именно отечественной социокультурной специфики. Полагаю, он даёт шанс на преодоление пресловутого спора «западников» и «почвенников», на который уже более 200 лет бесплодно расходуются лучшие интеллектуальные силы страны. Не разрешение, а именно преодоление. Трагизм этого спора, на мой взгляд, состоит в том, что в нём отрицанию всякой цивилизационной специфики России противопоставляется описание её в категориях, определяемых через неизвестное (таких как «духовность», «соборность», «космизм» и т.п.). Здесь же мы видим теоретическую модель, опирающуюся непосредственно на анализ живой социальной реальности, описываемую в понятных категориях, вполне отвечающих Контову принципу интерсубъективности. Согласно этому подходу (изложенному, конечно, очень упрощённо, ведь данный текст – это не научная статья) главный принцип, формирующий социокультурную специфику России – это акторский подход к социальному действию, то есть основанный на самостоятельной оценке ситуации действующим субъектом и свободном выборе им форм поведения. А как западная, так и дальневосточная (конфуцианская) культуры предполагают технологическую форму социального действия – основанную на решении стандартных задач стандартными методами и подгонке под них реальных жизненных ситуаций. Эта теоретическая модель ещё далеко не отработана, она может показаться спорной, может вызывать критику, но я уверен, что её эвристический потенциал именно в изучении наших социокультурных особенностей весьма велик, и значительны её исследовательские перспективы.
В последние годы Ирина Альбертовна вместе с Ольгой Владимировной Аксеновой работали надо очень важной с моей точки зрения проблемой. Где проходит граница между традицией и инновацией? А самое главное, каким именно образом сочетаются традиция и развитие? Ведь сама традиция безусловно, развивается: если говорить о России, то это можно видеть хотя бы на примере православия. Но какие-то элементы традиции являются незыблемыми, проходящими через века (так, например, блины на Масленицу, изначально часть культа Ярилы, пережили и борьбу христиан с язычеством, и татарское нашествие, и петровские реформы, и советскую власть), а какие-то весьма текучими. Даже реликтовые культуры коренных малочисленных народов всё равно как-то соотносятся с происходящими в мире процессами, меняются под их воздействием, а иной раз и сами воздействуют на них. Хорошие примеры: творчество бурятского скульптора Даши Намдакова и тувинская традиционная музыка хоомэй. Но те мировые культуры, которые принято называть великими, трансформируются, взаимообогащаясь, и каждая эпоха порождает свои формы, которые потом или отмирают, или же отливаются в «классику», которая сама становится частью традиции.
Исследования И. Халий и О. Аксеновой выявили также характерное для основных политических и культурных акторов российских локальностей сочетание приверженности традиции и увлечённости техническим прогрессом. Причём, это было скорее любопытство Циолковского, нежели потребительское восприятие «новое значит лучшее».
Это привело к мысли, что традиция многослойна. В свою очередь все эти слои сводятся к двум: ядру, которое неизменно на протяжении длительного времени и периферии, которая изменяется и трансформируется. Не вся традиция, но только ядро служит критерием восприятия инноваций: те, которые сочетаются с ядром, сами становятся традицией, а которые не сочетаются – отмирают. Такой механизм сам по себе является традицией, регулирующей самый процесс развития. То есть само развитие имеет у нас определённую традицию.
Так был поставлен ключевой вопрос: как отличить внутри самой традиции ядро от периферии? От ответа на него зависит и то, какие инновации будут приняты, а какие нет, т.е. что в принципе у нас можно модернизировать, а что нет. А последнее уже имеет прикладной характер, и к тому же остро актуальный. Так возникла формула «развитие традиции и традиция развития», которой посвящены последние исследования Ирины Альбертовны, и руководимого ей исследовательского коллектива. Ирине Альбертовне удалось увидеть значимость проблематики развития раньше многих коллег. Она обратилась к ней ещё в 2010-х гг., когда в моде было понятие «модернизации», связанное с вполне определённым культурно-идеологическим наполнением, а о развитии говорили мало. А в 2018 году в Послании Президента РФ Федеральному Собранию это слово прозвучало более 40 раз.
Те проблемы развития, которые она сумела разглядеть на уровне локальных сообществ и увидеть за ними гораздо более глубокие и серьёзные, сейчас начинают осознаваться на самом высоком государственном уровне. Например, 20 октября на совещании Президента РФ с членами Совета по культуре был поднят вопрос о недостатках системы ПФДО, угрожающей разрушению уникальной системы культурного образования на местах. А в работах Ирины Альбертовны, посвящённых проблеме «брошенной молодёжи», говорилось, в числе прочего, и об этом.
Нетривиальный взгляд на проблемы развития, на связь их с социокультурной спецификой нашей страны, как представляется, весьма востребован сегодня.
К сожалению, Ирина Альбертовна не успела закончить монографию, посвящённую этим вопросам. Но готовность к творческому поиску, свободному, но укоренённому в реалиях жизни и подчинённому принципу методологической строгости, которую она вложила в своих учеников, даёт основания для уверенности, что сделанный её научный задел, несомненно, будет развит далее. Хочется думать, что на этом пути нас ожидает ещё немало важных открытий.
